Я два месяца шатался по природе, чтоб смотреть цветы и звезд огнишки. Таковых не видел. Вся природа вроде телефонной книжки. Везде - у скал, на массивном грузе Кавказа и Крыма скалоликого, на стенах уборных,
на небе,
на пузе лошади Петра Великого, от пыли дорожной до гор, где грозы гремят, грома потрясав,- везде отрывки стихов и прозы, фамилии
и адреса. "Здесь были Соня и Ваня Хайлов. Семейство ело и отдыхало". "Коля и Зина соединили души". Стрела и сердце
в виде груши. "Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Комсомолец Петр Парулайтис". "Мусью Гога, парикмахер из Таганрога". На кипарисе, стоящем века, весь алфавит: а б в г д е ж з к. А у этого от лазанья талант иссяк. Превыше орлиных зон просто и мило: "Исак Лебензон". Особенно
людей
винить не будем. Таким нельзя без фамилий и дат! Всю жизнь канцелярствовали,
привыкли люди. Они
и на скалу глядят, как на мандат. Такому, глядящему за чаем с балконца как солнце садится в чаще, ни восход, ни закат, а даже солнце - входящее и исходящее. Эх!
Поставь меня часок на место Рыкова, я б
к весне
декрет железный выковал: "По фамилиям
на стволах и скалах узнать подписавшихся малых. Каждому в лапки дать по тряпке. За спину ведра - и марш бодро! Подписавшимся
и Колям
и Зинам собственные имена стирать бензином. А чтоб энергия не пропадала даром, кстати и Ай-Петри почистить скипидаром. А кто
до того к подписям привык, что снова
к скале полез,- у этого навсегда
закрывается лик- без".
Под декретом подпись
и росчерк броский -
Владимир Маяковский.
Владимир Маяковский, 1926, Ялта, Симферополь, Гурзуф, Алупка