мы говорим: все дороги приводят в Рим. Не так у монпарнасца. Готов поклясться. И Рем, и Ромул, и Ремул и Ром в «Ротонду» придут или в «Дом». В кафе идут по сотням дорог, плывут по бульварной реке. Вплываю и я: «Garcon, un grog americain!» Сначала слова, и губы, и скулы кафейный гомон сливал. Но вот пошли
вылупляться из гула и лепятся
фразой
слова. «Тут
проходил Маяковский давеча, хромой — не видали рази?» — «А с кем он шел?» —
«С Николай Николаичем».— «С каким?» «Да с великим князем!» — «С великом князем? Будет врать! Он кругл
и лыс,
как ладонь. Чекист он, послан сюда взорвать...» — «Кого?» — «Буа-дю-Булонь. Езжай, мол, Мишка...» Другой поправил: «Вы врете, противно слушать! Совсем и не Мишка он, а Павел. Бывало, сядем —
Павлуша!— а тут же
его супруга, княжна, брюнетка,
лет под тридцать...» — «Чья?
Маяковского? Он не женат». «Женат —
и на императрице».— «На ком?
Ее ж расстреляли...» —
«И он поверил...
Сделайте милость! Ее ж Маяковский спас
за трильон! Она же ж
омолодилась!» Благоразумный голос:
«Да нет, вы врете —
Маяковский — поэт».— «Ну, да,—
вмешалось двое саврасов,— в конце
семнадцатого года в Москве чекой конфискован Некрасов и весь Маяковскому отдан. Вы думаете —
сам он?
Сбондил до йот — весь стих,
с запятыми, скраден. Достанет Некрасова и продает — червонцев по десять на день». Где вы, свахи? Подымись, Агафья! Предлагается жених невиданный. Видано ль,
чтоб человек с такою биографией был бы холост и старел невыданный?! Париж, тебе ль,
столице столетий, к лицу эмигрантская нудь? Смахни за ушми эмигрантские сплетни. Провинция!—
не продохнуть. Я вышел в раздумье — черт его знает! Отплюнулся —
тьфу, напасть! Дыра
в ушах
не у всех сквозная — другому
может запасть! Слушайте, читатели, когда прочтете, что с Черчиллем Маяковский
дружбу вертит или
что женился я на кулиджевской тете, то, покорнейше прошу,—